Переход на фруктоедение. Личный опыт.
Часть I
Прибытие.
Ранним майским утром я прилетел в Найроби. Выйдя из самолета на свежий воздух я ощутил прохладу. Одетый в шорты и майку я сразу замерз. Вылетая из теплого Тайланда я ожидал попасть в африканскую жару и оставил все теплые вещи. Воздух Кении был сух, приятен на вкус но холодным. Градусов 10-12 тепла.
На выходе из аэропорта меня уже ждал Андерсон – худощавый паренек лет 25-ти. Преподаватель йоги и акробатики. Я предварительно связался и познакомился с ним по интернету, и он предложил мне переночевать в его доме. Пройдя на стоянку мы сели в микро-автобус его приятеля и выехали в центр столицы. Дорожное движение напоминало Индию своим хаосом но количество машин и людей на дороге было немного. Мопедов и байков почти не было, зато часто попадались люди, везущие за собой по дороге деревянную повозку с фруктами, стройматериалами или другой утварью. Одноэтажные дома были раскрашены яркими красками преимущественно зеленого, красного и желтого цвета. Вдоль дорог валялись камни и строительный мусор.
Спустя полчаса езды по городу мы заехали на закрытую огороженную территорию из десятка отдельных одноэтажных домов, припарковались и, не разуваясь, зашли в дом Андерсона. Кухня была первым помещением: газовая плита с баллоном, в раковине – грязные тарелки, большой пластиковый бак с водой у стены, круглый керамический мангал и непонятные предметы на столе, в шкафу и на полу. Мы прошли в комнату, служившую гостинной и я увидел лежащего на диване большого тучного чернокожего парня лет тридцати. Он смотрел телевизор. Увидев нас он широко улыбнулся, встал с дивана, протянул мне руку и представился. Имя его я никак не мог запомнить и не помню до сих пор. Это была просторная комната с диваном и большими потрепанными креслами и столом посередине, в углу стоял большой старый монитор с компьютером, подключенный к интернету. На полу лежала большая стеклянная люстра с разобранными частями, журналы, газеты и другой мелкий домашний хлам.
– Идем, покажу тебе твою комнату – Андерсон провел меня по короткому узкому корридору и открыл дверь. В маленькой комнатке едва помещались кровать, старое кресло и деревянный шкаф с перекошенной открытой дверцей. Дверь в комнату открывалась наполовину и упиралась в кресло. Я оставил в комнате рюкзак, и мы вернулись в гостинную. Андерсон угостил меня чаем, и мы снова вышли из дома. Андерсону надо было ехать на тренировку по йога-акробатике, и я с удовольствием составил ему компанию.
Пройдя по огороженной территории мы вышли во дворы с четырехэтажными домами. Я чувствовал на себе удивленные взгляды прохожих и периодически приветствовал чернокожих зевак, которые улыбались в ответ и потом долго махали мне вслед. Кто-то спешил, кто лениво стоял и наблюдал за происходящим. У дороги я увидел девушку, невозмутимо и сосредоточенно сидящую под деревянным навесом и шьющей одежду на швейной машинке. Мы шли мимо одноэтажных магазинчиков с электронными товарами, одеждой, висящей на веревках, парикмахерских, в которых закручивали дрэды и другие замысловатые африканские прически, фруктовых лавок, где я купил апельсины.
Подьехал старенький автобус, на котором под музыку рэгги мы доехали до нужной остановки и вышли напротив одноэтажного здания, напоминавшее школу: несколько помещений, похожих на классы и большой спортивный зал, в котором тренировались около десятка молодых парней и одна девушка. В течение нескольких часов они, тренируясь, демонстрировали силовые упражнения, прыгали, взбирались друг на друга, кувыркались, прыгали через кольца, стояли на руках. Это были физически развитые молодые люди, очевидно, долго и профессионально занимающиеся акробатическими упражнениями. Казалось, они были рады моему появлению и старались изо всех сил. Три часа я наблюдал их тренировку, после чего мы все вместе выехали на автобусе в центр города чтобы купить мне билет на завтрашний автобус и обменять мне доллары на кенийские шиллинги.
Домой с Андерсеном мы вернулись уже поздно. В доме появились еще два человека: Эрик и Мелишия. Тучный парень продолжал смотреть телевизор на диване. Все они были родственниками друг другу и проживали в одном доме из четырех комнат. Мы с Андерсеном сходили в соседний магазин, где купили пачку кукурузной муки и рядом на улице с деревянной тележки купили размельченные листья салата и помидоры. Эрик разжег дома керамический мангал посреди кухни, вскипятил кастрюлю с водой и высыпал в нее всю пачку кукурузной муки, размешивая и доведя ее до однородной массы. Это местное кенийское блюдо называется “угали” и было подано с размельченным соленым салатом. Килограммовая пачка кукурузной муки после варки превратилась в подобие только что испеченного русского хлеба: вываленная на большую тарелку она приняла круглую форму кастрюли и источала пар. Каждый отрезал себе ломоть угали, положил салат и разбрелись по разным углам гостинной. Андерсон, взяв тарелку исчез в одной из комнат, но быстро вернулся, видимо, вспомнив о своем иностранном госте. Эрик устроился с тарелкой за компьютером а Мелишия сел рядом со мной. Большой парень ужинал на диване перед телевизором.
Тучный парень оказался очень разговорчивым и продемонстрировал знания о России: советском периоде и промышленности в советское время, Горбачеве, экспорте советской пшеницы а также о семействе Барака Обамы, проживающего в какой-то деревне в нескольких сотнях километров от Найроби, об отношениях России и США и холодной войне. На мой вопрос откуда он все это знает, он ответил: “Потому что я смотрю телевизор!” и рассмеялся. После угали мы выпили чаю с бананами и я стал собираться спать после бессонной ночи в самолете. Вечер был очень прохладным и я никак не мог согреться. Приняв горячий душ и укрывшись теплым одеялом я уснул.
Утром мы, не завтракая, вышли из дома, прошли по уже оживленным аллеям, полным спешащих людей и сели в автобус, который тронулся когда полностью забился людьми. В основном это была молодежь. Напротив сидела девушка, читавшая потрепанный блокнот, исписанный неровным почерком, где я успел прочитать слова типа: my God, you give me fire… Слова Бог и Огонь повторялись на странице очень часто. Периодически она нашептывала читаемое, видимо, ее личную мантру для успешного начала дня. В автобусе громко играло радио, где мужской голос бодро на протяжении всего пути спрашивал: “Мужчины! А где вы находитесь и что делаете в тот момент, когда ваша девушка рожает? Черт возьми! Что же вы делаете в этот момент? Звоните на радио и расскажите нам об этом!” В перерывах звучала бодрая позитивная музыка регги. Андерсон слушал собственную музыку, воткнув в уши наушники и сонно смотрел в окно.
Мы вышли в центре Найроби, где я сел в рейсовый автобус до озера Виктория, а Андерсон, простившись, исчез в толпе местных чернокожих. У меня впереди был длинный путь, и попасть в место назначения я планировал завтра к обеду. В рюкзаке у меня было три яблока и пакет тыквенных семечек. В этом автобусе мне предстояло проехать семь часов и по прибытию успеть взять машину, чтобы на ней к ночи добраться до озера Виктория. Я заранее взял билет у окна чтобы посмотреть на Кению, рядом со мной разместился молодой парень, ехавший со мной всю дорогу до конечной остановки и периодически завязывал непринужденный разговор. Он готов был помочь мне в любом вопросе и рассказывал мне как прекрасна его страна и живущие в ней люди. Я не мог не сказать ему, что кенийцы – very heart people и с этими словами я приложил свою руку к груди. Он улыбнулся и вскоре продолжил смотреть в раскрытый на коленях ноутбук. Провод от компьютера тянулся к одной из двух розеток, аккуратно расположенных на стене у окна. Нельзя было не отметить такое удобство кенийских автобусов: по розетке для каждого пассажира.
Дорога проходила мимо деревушек, в которых люди передвигались по несколько человек пешком: школьники и школьницы шли в белых рубашках, черных брюках и юбках, колоритные африканские женщины в пестрых платьях и идеальной осанкой легко несли на голове большие кувшины, старики сидели у дороги и невозмутимо смотрели на происходящее. Козы, курицы, коровы мирно паслись и бегали по траве на зеленых полях. За все время пребывания в Кении мне не встретился ни один курящий человек. Как мне потом объяснили – курение в стране не принято и такая привычка здесь отсутствует. Прилетев из Тайланда и глядя на кенийцев нельзя было не заметить, что население здесь не ест и не готовит на улицах: в Кении не встретишь жующих людей, сидящих за прилавком в магазине и склонившихся за пластиковой тарелкой с едой. Нет также шипящих и шкворчащих мобильных кухонь на газовых баллонах с множеством порезанных овощей, кусков мяса, бачками риса. Все организовано чисто, тихо и незаметно: обед только в кафе или ресторане. В людных местах продаются множество фруктов с деревянных развалов. А так как нет едящих и готовящих, то и мусора тоже почти нет. Камни, сухие ветки и палки, пальмовые листья, лужи и ямы – органично вписываются в природный ландшафт и даже создают уют.
К вечеру автобус добрался до конечной остановки и мой сосед рассказал мне как добираться дальше. Мы вместе с ним вышли из автобуса и он проводил меня до стоянки машин, одна из которых отправлялась в сторону озера после того, как полностью заполнится. Заполнялась она около часа: в маленькую легковую Тойоту набилось 16 человек. Я делил переднее сиденье с полной дружелюбной женщиной, упираясь в боковую дверь и высунов плечо в окно. Водитель тоже сидел на своем сиденье не один – его прижала к двери подружка дружелюбной женщины и тот рулил боком, упершись в противоположную дверь. Что происходило на заднем сиденье определить было сложно из-за торчавших оттуда сумок и корзин. Четыре женщины ехали в багажном отделении Тойоты, глядя в окно закрытой перед ними багажной двери. Накатанная грунтовая дорога местами была полностью разрушена или размыта и машина проезжала эти участки со скоростью пешехода. За окном Тойоты садилось красное солнце.
До озера мы добрались уже затемно. Это была большая местная деревня, где мне предстояло найти отель, название которого я выяснил заранее. Повсюду витал вкусный запах свежей рыбы. Местные жители в темноте были совсем не видны, также как и названия домов, магазинов и других деревенских учреждений. Центральная улица и дорога освещалась фонарями, остальные дороги и переулки были освещены светом тусклых лампочек, свисающих на проводах во фруктовых лавках и в маленьких магазинчиках. Побродив по темным переулкам и расспросив десяток жителей я добрался до отеля, бросил рюкзак и вышел на улицу перекусить перед сном: За прошедший день я съел два яблока во время двух остановок автобуса.
В качестве ужина мне послужило большое манго, купленное в одной из фруктовых лавок. Съел я его в компании нескольких окруживших меня местных жителей, один из которых оказался очень общительным и распрашивал почему Россия производит много ракет и зачем она продает оружие Сирии. Как бывший военный и ракетчик я ответил, что сейчас в России нет денег на ракеты, есть только много нефти. Кениец вскоре попрощался, попросив мои контакты в интернете чтобы завязать со мной дальнейшую дружбу.
Вернувшись в отель, я принял холодный душ и лег спать. Горячей воды в номере не было, впрочем, как и света. Сливной бачок в туалете не работал. Со стороны озера через окно дул очень свежий ветер и в номере было прохладно. Завтра на рассвете нужно было найти первую утреннюю лодку, чтобы отплыть на остров.
Проснувшись затемно, сделав гимнастику и съев последнее яблоко, я с рюкзаком за спиной вышел из отеля в сторону озера. Кенийская деревня просыпалась: на пути мне попадались школьники в белых рубашках, рабочие, носящие стройматериалы, козы, утки и курицы. У берега женщины стирали белье в озере. Расспросив нескольких человек, я добрался до нужной мне лодки, пройдя сквозь утренний рынок, где купил в дорогу ананас и четыре апельсина. В большую деревянную лодку набилось двадцать пять человек, кроме пассажиров в лодку было загружено множество сумок, мешков и коробок. Плыть предстояло пять часов.
Озеро Виктория в три раза больше Байкала: отплыв от берега мы очень скоро оказались на большой территории, напоминавшей море. Нос лодки периодически упирался в косяки уток, лениво разлетающихся в стороны. Повсюду пролетали неизвестные птицы: черные, черно-белые, с кривыми клювами, большие как индюки. Люди в лодке непринужденно и весело болтали друг с другом. Все в лодке уже знали куда я еду и где мне выходить и что по пути надо заехать на соседний остров, чтобы забрать несколько других белых и привезти меня с ними на дальний остров. Так мы предварительно договорились с Лео, в гости к которому я ехал: я попрошу водителя лодки, чтобы тот перехватил его и еще двух испанских друзей. Спустя несколько часов пути мы причалили к соседнему острову, забрали Лео с двумя испанцами и отправились дальше. Лео оказался невысоким стройным парнем с длинными светлыми волосами, бородой и усами и добрыми глазами. Уроженец Ростова он много времени прожил в Испании, откуда пешком и автостопом прошел и проехал через пять стран до Москвы, после чего отправился обратно пешком в Испанию. Лео уже шесть лет питается одними фруктами, регулярно устраивает длительные целебные голодания и сейчас, купив большой участок земли на острове полностью живет в согласии с природой. На своем участке он лично посадил с полтысячи фруктовых деревьев, которые его кормят, освободив от требований современной цивилизации. К нему в гости приезжают единомышленники со всего мира, которые делятся с ним собственным опытом, мыслями и идеями, везут семена редких растений и фруктов а также настоящие любители природы и натурального образа жизни.
Проведя несколько оставшихся часов в оживленной беседе с Лео мы не заметили, как лодка, достигнув берега, причалила к его участку. Его сад выходил прямо на берег, куда мы с Лео и двумя испанцами выпрыгнули с лодки и пошли внутрь острова.
Часть II
Первый день
У самого входа в лесную чащу нас встретил смуглый паренек лет 35-ти. Он бодро схватил мой рюкзак и мешок Лео, пока мы покидали лодку и быстро исчез в лесу. Когда мы сделали несколько шагов вглубь леса он появился снова и представился Сашей. Его акцент очень напоминал украинский, но вскоре выяснилось, что он русский но из Израился, его родственники до сих пор живут в Украине. Мы впятером шли по тропинке и я оглянулся по сторонам. Это был сад из папай. Позже во время прогулки по саду я насчитаю 155 папайевых деревьев, высотой с два-три человеческих роста. Каждое дерево было увешено плодами разной величины и некоторые были размером с футбольный мяч, количество папай на каждом дереве доходило до трех десятков. Эти деревья были посажены примерно в одинаковое время, поэтому были одинаковой высоты. Другие несколько десятков молодых папай росли чуть поодаль с ананасами, малиной, виноградом, тыквой, манго, помидорами и другими деревьями и кустами. Среди папайевого сада росли также пять огромных банановых дерева и множество совсем молодых саженцев яблони, манго, дуриана и других неизвестных плодовых деревьев.
Через сто метров тропинка закончилась и мы вышли на поляну, на которой среди папайевых и молодых манговых деревьев я увидел соломенные крыши трех круглых хижин, построенных из бамбука и глины.
– Рюкзак можешь оставить здесь – указал Лео на самую большую из них и я, нагнувшись, вошел внутрь. На деревянном полу в одном углу лежала гора разных фруктов, другой был заполнен рюкзаками, спальными мешками, одеждой и теплыми одеялами, набором инструментов, пилами, гвоздями. Вверху в углу висела полка с кучей обуви. Рядом на полу стоял аккумулятор, заряжаемый от уличной солнечной батареи, от которого тянулись провода с зарядками для мобильных телефонов. Освещения внутри не было, свет внутрь проникал через открытое маленькое деревянное окно и входную дверь. На стенах висели деревянные полки с книгами и мелкими бытовыми предметами: ручными фонариками, несколько пачек морской соли, медикаментами, набором ниток с иголками, скотчем и другими предметами. Книги в основном на русском языке и эзотерического содержания: Ошо, Мэгрэ, русско-английские словари, книги о голодании и правильном питании и несколько книг на английском, немецком и испанском языках. Четверть деревянного пола занимал матрац с закрученной сверху москитной сеткой.
– Саша покажет тебе твой домик, рюкзак с ценными вещами можно оставить, здесь,они будут в сохранности. А то к нам иногда забегают местные дети, а этот дом мы закрываем на замок – сказал мне Лео и вручил мне потрепанный матрац. Я последовал за Сашей через поляну, потом через ручей по деревянному мостику из веток, после которого я увидел еще две хижины, совсем скрытых среди кустов и деревьев. Моя хижина была дальней, в первой ночевал Саша. Обе хижины представляли собой круглую глиняную стену высотой по пояс, сверху над стеной возвышалась крыша из веток, покрытая соломой. Между крышей и стеной было открытое пространство высотой в сантиметров 30, таким образом, изнутри хижины просматривалось все вокруг, как и снаружи можно было видеть все происходящее внутри. Низкая стена и крыша сверху едва закрывали от внешнего мира и хижина предназначалась лишь для сна или отдыха: встать в полный рост в ней почти не представлялось возможным. Как я пойму позже, спать в такой хижине или в открытом лесу – почти одно и то же: никакого обогрева, в случае дождя капли падают в лицо сквозь москитную сетку. На круглый земляной пол помещался только матрац. Развесив часть одежды на круглой стене и бросив на пол матрац, я вышел из своей хижины и вернулся на поляну, где мы все впятером расселись чтобы пообедать. На траве лежали несколько больших папай, манго, апельсины, ананасы и бананы. Двое испанцев приехали погостить неделю назад и через неделю планировали улетать обратно в Испанию. Саша только что вернулся с десяти-дневного голодания в горах, с участка, полностью засаженного манговыми деревьями и уже приносящего плоды. В этот период еще не сезон манго, поэтому, по словам Саши, там пока лучшее место для голодания – кроме манго там сейчас еще ничего не растет. Кроме Лео из фрукторианцев на острове постоянно живет на своем участке девушка Лара. Где-то в горах проживает кениец Брайан, который фруктами питается только когда изредка приходит в гости к Лео, сам же занимается духовными практиками в одиночестве и уже не принимает пищу. Местное население живет на острове простой жизнью: ловят рыбу, выращивают в больших количествах кукурузу и готовят из нее угали и кукурузную кашу в виде клейстера, держат коз, коров и куриц.
Мы обедали на траве в тени построенной беседки из сухих веток, которые обвивали гроздья еще не созревшей маракуйи. Лео рассказывал как они втроем провели время на острове, откуда только что вернулись и привезли с собой мешок кокосов и выпавшего из гнезда птенца сокола. Беседа шла на русском языке и периодически перетекала на английский и испанский языки. В гостях на острове уже побывало более шестидесяти человек: парни и девушки из разных стран. Некоторые даже купили здесь себе участки земли для выращивания фруктов, но по разным причинам вернулись обратно домой. Одна пара даже родила здесь ребенка. Многие приезжали сюда уже значительно подготовленными и давно питающиеся только фруктами, другие – попробовать свои силы и себя в качестве фрукторианца: условия здесь для очищения и голодания самые подходящие: полное отсутствие вареной и жареной еды, костров на “шамбе” (участок земли в переводе на суахили) не жгут и ничего не жарят. Также очень способствуют очищению чистейший воздух, горные ручьи и множество фруктов. На острове нет ни одной машины, ездят всего с десяток мотоциклов, редкие местные ходят пешком по тропинкам и по единственной грунтовой дороге вокруг острова, которая составляет не более сорока километров. На острове нет никаких производств: одни скромные дома из бамбука с глиной или из тонкого гофрированного металлического листа. Рядом с домом местные могут изредка жечь маленький костер в специальном месте и готовят на костре угали или жарят картошку или рыбу. Остров удивляет своей девственной чистотой: полное отсутствие пластика, бутылок и отходов. По своей чистоте он сравним с чистотой японской природы, сильно уступая только лишь в технологическом развитии. В таких условиях, как говорят приезжающие гости, происходит самое лучшее и глубокое очищение ума и тела. Ничего другого в этом далеком месте не найти и искать уже не хочется.
Пообедав фруктами я перехватил Лео и попросил его показать его участок и все, что на нем растет. Меня сильно впечатлил папайевый сад, вдоль которого мы шли по тропинке от берега к хижинам. Количество плодов папайи было невообразимым и, казалось, их хватит на целую роту солдат.
– Вот здесь у меня бананы – Лео указал на несколько огромных уже выросших дерева с большой связкой желтеющих бананов. – Я даже собираюсь пару этих деревьев срубить, вырастая, они занимают много места и света, что не хватает другим деревьям. – Здесь я посадил малину, жду сезона. Вот это виноград. А вот здесь через месяц вырастет тыква – он указал на широкие листья, стелящиеся вдоль земли. – Здесь очень хорошо растут манго, в сезон на острове их так много, что ими просто можно буквально кидаться, надкусываешь, чувствуешь что не достаточно сладко – бросаешь на землю.
Мы бродили вдоль сада и я с бошьшим интересом разглядывал посаженные деревья и кустарники разной высоты и возраста, а также цветы: белые, синие, голубые, похожие на ромашки, колокольчики, подснежники. Была здесь даже и яблоня, проросшие росточки которой Лео привез из Найроби, и даже три молодых дуриана, косточки которого ему привезли из Малайзии, Филиппин и Индонезии. Лео показывал и называл кусты, растения и деревья, названия которых я не знал. – Самое удивительное, – рассказывал он, – все это растет само по себе: посадил косточку и не надо даже поливать, солнца здесь достаточно, земля очень плодородна, чтобы выросло все, что угодно, поэтому прилетающие ко мне гости привозят что-нибудь из разных стран и все это прорастает здесь, надо только посадить и проследить, чтобы взошел росток.
Из Тайланда я привез для Лео свежие косточки тайского манго, чемпедака, маранга, папайи, лонгана, лонконга и некоторых других плодовых деревьев. Очень хотел привезти косточки любимого дуриана, так как знал, что в Африке он до сих пор еще не растет, но в не-сезон дуриан никогда не найти, так как этот фрукт не хранится и съедается в течение нескольких дней как упадет с ветки. Искал дуриан и на Самуи и перед вылетом проехал несколько рынков Бангкока, но все тщетно. И был очень рад, узнав, что дуриан у Лео все-таки уже есть и дал свои росточки. Рядом со своим домом на Самуи я фанатично закапывал манговые косточки и косточки джекфрукта. Все они прорастали: первую неделю я каждое утро их поливал и следил за ними. В итоге спустя год сейчас у дома растут четыре манговых дерева и четыре джек-фрукта высотой уже по грудь, остальные росточки были срезаны тайцами, косившими вокруг дома траву.
Впечатленный садом, я отправился в свою хижину устраивать свой быт и изучать новое место и обстоятельства, в которых оказался. Рядом с моей хижиной протекал ручей с гор. В нем можно было мыться, умываться и пить воду. Солнце грело сильно, но в тени было прохладно – как оказалось, сам остров с озером как и столица Найроби находятся высоко над уровнем моря, поэтому в Кении прохладно. Это напомнило мне Непал с его прохладой в тени, холодными ночами и теплым солнцем днем. Я был удивлен, узнав, что Найроби и Катманду находятся на одинаковой высоте.
– Леонид, а как у вас организован туалет? – вопрос этот меня интересовал еще до приезда.
– Просто под любым понравившимся деревом. Вот тебе мачете, проруби себе в кустах дорогу и обустрой все как тебе нравится. Мы в туалет почти не ходим.
С помощью мачете я прорядил узкую дорожку рядом со своей хижиной в глубине густых зарослей и устроил себе уютный туалет, скрытый кустами и деревьями.
Спустя короткое время Саша предложил мне прогуляться с ним на гору, откуда можно связаться с миром: позвонить по мобильному телефону и выйти в интернет.
– Когда выходишь с шамбы, обязательно надень майку и шорты. Местные всегда одеты и для них наш раздетый внешний вид – дикость. – заметил Саша. Я вспомнил тайцев, которые часто в жару надевали на себя множество одежды. Однажды я не мог не удивиться, как сосед таец, садясь на байк, был одет в черную болоневую куртку, которую, например, в России надели бы при температуре так в 10 градусов, причем, в тот день светило солнце и воздух был согрет до 30-ти градусов минимум. Как я увижу позже, многие кенийцы поступают также: быть одетым в куртку – обычное дело. Почти все кенийцы кроме детей носят брюки. Возможно, они таким образом скрываются от яркого солнца, впрочем, возможно, как и тайцы. Для нас, белых фарангов Тайланда и мдзунгу Кении подставить свое открытое тело солнцу и теплу – скорее удовольствие.
– Можно ли пойти босиком? – спросил я. Моя любовь к пешим прогулкам и босиком была безграничной еще в Тайланде. Каждое утро я с огромным удовольствием прогуливался босиком по земле, ощущая энергию земли, массируя ступни и чувствуя как мелкие камешки стимулируют внутренние органы. Тайские массажисты – большие специалисты в разного рода массаже, разработали и открыли систему, согласно которой каждая точка пятки соответствует определенному внутреннему органу: большой палец ступни – голова, нижняя часть пятки – нижние органы тела.
Саша порекомендовал обуться, что было оправдано: мы вышли за территорию шамбы и оказались в кукурузном поле. Земля под ногами была сухой, из-под земли торчали острые колючие ветки. Тропинка вела все время вверх, кукурузное поле осталось позади. Мы прошли несколько полуразрушенных глиняных дома и вышли на окружную дорогу, опоясывавшую весь остров. Главная дорога острова представляла утоптанную колею шириной в несколько метров, усеянной большими и маленькимии камнями. Выйдя на дорогу моим глазам предстал красивый вид озера сверху, освещенный закатным красным солнцем. Озеро было похоже на море своими бескрайними берегами. Будучи в России на Байкале, я был впечатлен масштабами и площадью пресной воды, сейчас я восхищался кенийским озером, который превосходил Байкал своей площадью в три раза. Еще несколько дней назад я любовался ровной полоской синего моря в Тайланде, теперь же удивляюсь синеве озера, очень похожего на море.
Через двадцать минут крутого подъема по главной дороге мы дошли до места связи с миром: это ближайшая точка, где ловит связь и мобильный интернет. Саша погрузился в общение с близкими, я, проверив почту отправился обратно к шамбе. Сняв обувь я, осторожно ступая по камням, по памяти шел по дороге, ожидая знакомый поворот к полуразрушенным домам, чтобы потом спуститься к кукурузному полю. По пути мне попадались редкие местные, удивленно восклицающие: “Мдзунгу”! Все здоровались и почти каждый протягивал мне руку в качестве приветствия. За руку в Кении здороваются как мужчины, так и женщины. Дети обрадованно следуют за белым человеком и очень хотят пообщаться.
Найти обратную дорогу оказалось делом сложным – я пропустил поворот и, неспеша шагая босиком по камням достиг ближайшей деревни. Мне попался местный паренек, который, познакомившись со мной, узнав откуда я и куда направляюсь, радостно взялся меня проводить до Мдзунгу шамба (“участок белых” на суахили). Паренек шел так быстро, что мои босые ноги не успевали прыгать по камням, и когда мы добрались до кукурузного поля мои ступни были уже в синяках.
Вернувшись на шамбу я встретил Лару – соседскую девушку, живущую рядом на своем участке уже около года, выращивающая как и Лео множество фруктов и овощей, большинство из которых еще не успели дать первые плоды. Вшестером мы разместились на поляне и разложили папайи, бананы, авокадо и другие фрукты. Уже полностью стемнело и поляна освещалась ручными фонарями и восходящей луной. За ужином говорили в основном на русском языке и на темы личного опыта голодания, фруктоедения и путешествий.
После ужина все разошлись по своим хижинам. Я зашел в свою, достал зубную пасту и щетку, вышел к ручью, сел на поваленое дерево, умылся, почистил зубы и почувствовал себя как в пионерлагере или как иногда на праздники мы с друзьями выезжали в лес на несколько дней в подмосковье: сверху небо, полное звезд, яркая почти полная луна, звук сверчков и другой живности, прохладный ночной ветер, свежий воздух, чистый ручей… Все это показалось очень романтичным и напоминало далекое детство.
Я вернулся в хижину, накрыл матрац привезенной простынью, укрылся шерстяным одеялом, который дал мне перед сном Лео и быстро уснул.
Часть III
Фрукторианство: первые ощущения от перехода.
Моё первое утро на острове встретило меня холодом. Из под легкого одеяла вылазить не хотелось, но сна уже совсем не было. Было пять утра и вокруг было еще совсем темно. Я все же поднялся, вышел из хижины, надев шорты, майку и теплую хлопковую курточку без рукавов, наспех умылся в холодном ручье и прошел на пустую темную поляну. Все спали. Я сел на траву в позу полулотоса и стал согреваться упражнениями, ускоренным дыханием, представляя разливающийся по телу огонь. Спустя час стало рассветать. Я делал свою ежедневную утренню йога-гимнастику “Око Возрождения”. Стало теплее, но я все же периодически растирал предплечья. В перерывах между упражнениями я выходил к озеру в ожидании погреться от восходящего солнца.
Вскоре все проснулись и занялись своими утренними делами. Саша тренировался на турнике и брусьях, прочно сбитых из толстых деревянных веток. Чуть позже появился местный паренек и принес корзину апельсинов с соседнего участка, где росло огромное апельсиновое дерево. Местные часто приносят фрукты белым на продажу по смешной низкой цене. Лео и другие же угощают их папайями или просто обмениваются. Я привыкал к новой жизни и наблюдал за происходящим. Переход на фрукторианский образ жизни оказалось делом более серьезным и ответственным по отношению к своему здоровью, чем я ожидал. Последние полгода я сознательно сократил количество вареной еды и значительно увеличил количество фруктов в своем рационе. Это мне в определенной степени помогло. Последние полгода на завтрак, который я устраивал иногда в три или даже в пять часов вечера я в рисоварке варил рис, добавлял тыкву, проращивал зерна маша (“маш” – мелкие зеленые зерна семейства бобовых, пшеницы для проращивания в Тайских обильных огромных супермаркетах я вопреки своему желанию не находил). В течение оставшего дня с удовольствием поглощал манго, яблоки, ананасы и бананы. Тогда я еще не знал правду о рисе, как о самом слизистосодержащем вареном продукте, оставляющем после себя во внутренних органах кроме слизи множество и других совсем ненужных веществ. Именно неуспеваемая вывестись слизь являлась причиной моих насморков и простуд. В моем случае она концентрировалась в наиболее уязвимом месте тела – ухо-горло-нос и выводилась как могла. У каждого человека – свои уязвимые места, откуда она выводится особенно к старости, накопившись за годы и находя выход уже через любую ослабленную часть тела. Кому-то везёт меньше, если все это пытается выйти, например, через почки, сердце или половые органы, так как сопровождается долгой и сильной болью.
Спустя неделю после питания только одними фруктами я заметил слабость в теле, появилась одышка и иногда темнело в глазах. Возникали беспричинные спады настроения и приходилось включать разум, чтобы понять, что происходит и настроить себя на позитивный лад. На гору в интернет я стал подниматься значительно реже и времени на подъем у меня занимало теперь больше. Стало заметно холоднее по ночам. К утру я просыпался очень рано и никак не мог согреться, несмотря на то, что на ночь я надевал на себя всю возможную теплую одежду, что привез с собой из Тайланда. Лео говорил, это началась интоксикация – выход слизи и токсинов из внутренних органов в кровь, как это бывает у всех начинающих. Сам Лео и днем и ночью носил одни легкие шорты и спал раздетым. Теперь же я спал под двумя самыми теплыми одеялами, которые смог здесь найти. Вместо матраца постелил на земляной пол солому, как давно мечтал: спать непосредственно на земле. Я собрал на участке охапку сухой травы, принес в свою хижину, аккуратно разложил ее на полу и накрыл сверху простыней. Первую ночь я просыпался множество раз, вертелся с боку на бок и к утру моя спина ныла в несколько местах. Следующую ночь под простынь я постелил теплое одеяло и стало мягче. После этого я стал спать более комфортно, иногда просыпаясь и чувствуя приятный сладковатый запах сухой травы, но все же под утро меня постоянно знобило, и я, свернувшись, ворочался на жестком соломенном полу. И дело было совсем не в том, что было холодно снаружи: просыпаясь, я выходил ночью в туалет, раскрываясь из-под двух шерстяных одеял и, оказавшись в ночной темноте, казалось, меня охватит невообразимый зимний холод, но этого не происходило, озноб не усиливался. Было холодно изнутри: всё работало на вывод токсинов, и внутри кишечника постоянно шла какая-то мелкая работа, что-то едва бурлило, передвигалось и подергивалось. Тепла для тела не хватало. Я вспомнил своего деда, ходящего по квартире в валенках. Мой дед, воевавший под Сталинградом, как очень многие среди послевоенного поколения, к старости компенсировал былое отсутствие продуктов обильным питанием. Я помню их с бабушкой забитый холодильник на Кубани, любовь к очень жирной сметане, ежедневные мясные и рыбные блюда и большое значение приёму пищи. Теперь я отчетливо понимал в свои 35 лет что такое её Величество Старость с ее охладевшим и ослабленным телом, когда вся сила уходит на очищение от накопившихся ненужностей, уже не помещающихся в теле.
В озере я не купался первые несколько дней. Подходя к воде и чувствуя ее прохладу, я никак не мог решиться зайти дальше щиколоток. На третий день я, согревшись на солнце, прыгнул в озеро с забора и судорожно плескался в воде, хватая ртом воздух и махая руками, чтобы согреться. Так я начал привыкать к смене температур. Днем на солнце было очень тепло. Это не было тайской жарой, это было сухое солнечное тепло, которое прекращалось в тени, и часто хотелось находиться больше на солнце и прогреваться телом до самых костей и суставов. Вскоре я привык, и через неделю я каждое утро часов в восемь сразу прыгал в холодное озеро. Это было настоящее удовольствие. Далеко заплывать не рекомендовалось, так как часто с соседнего острова приплывали гиппопотамы. Ничего страшного, но уткнуться во вдруг появившуюся открытую пасть величиной с человека – ничего приятного даже для человека с крепкими нервами. Однажды Лео, выйдя утром на берег встретился с этим гигантским соседом чуть-ли не лицом к лицу и купаться в то утро передумал. Выходить из воды иногда было прохладно если дул сильный утренний ветер, но и к нему я тоже быстро привык. Воздух к девяти утра едва достигал 20-ти градусов цельсия и был достаточно комфортным, чтобы после купания и умывания сидеть на берегу и смотреть на восходящее солнце, слушать шум ветра и волн. Рядом на заборе из кривых веток всегда сидели несколько птиц, величиной с утку с большим мощным клювом и тонкими ногами. Вскоре птицы привыкли ко мне и гуляли вокруг меня на расстоянии метра. Однажды рано утром я видел местного пацана, который выйдя на берег, раздевшись, намылил себя мылом и потом забежав в озеро быстро стал мыться в прохладной воде. На другом участке, скрытом деревьями и кустарниками сосед каждое утро носил воду из озера в двух больших ведрах. Его руки и плечи были невероятно развиты и мускулисты, как впрочем, у большинства кенийцев. Я подолгу сидел на берегу, глядя на солнечные блики на воде, растущие рядом белые, желтые и голубые цветы и на солнце, пока оно не становилось ослепительно ярким. После этого я поднимался, неспеша прогуливался по длинной тропинке папайевого сада, длинной в двести шагов, делал дыхательную гимнастику и потом свою ежедневную йога-гимнастику.
Если к утреннему и ночному холоду я почти привык, то к слабости и головокружениям, преследовавшим меня почти весь день привыкнуть было сложно. Один из испанцев ко второй неделе тоже заметно сдал: часто сидел без настроения и было видно, что его чистка идет полным ходом. Уже подготовленный Саша недавно вернулся с 10-дневной сухой голодовки, не принимая никакой пищи и даже воды и рассказывал, что сил не было даже дойти зарядить телефон: хотелось больше лежать и отдыхать. Сейчас он весь день сидел только на апельсинах. Я рассказывал Лео о своих ощущениях и головокружениях и тот, понимающе улыбнувшись, мне как-то ответил: – Ничего, однажды наступит такой день, когда ты с непривычки испытаешь эйфорию от прилива сил, поступающих каждый день. Когда у меня все немного подчистилось и стало отпускать, я в эйфории бегал и прыгал, чувствуя уже забытые силы как в детстве, которые все приходили и приходили…
Однажды нам с Лео предстояло вместе забраться на гору в интернет, после чего он в спешке должен был двинуться дальше к лодке. На его теле было два рюкзака, один из которых был килограмм десять: мне пришлось приподнять его перед выходом. Лео, парень моего возраста и такого же телосложения легко и вприпрыжку шел по камням впереди, изредка останавливаясь чтобы дождаться меня. Моей единственной тяжестью был телефон в заднем кармане. Поднявшись, я рухнул на камень и несколько минут приходил в себя, чтобы отдышаться. Другой раз Лео вернулся из Найроби с двумя рюкзаками, набитыми фруктами: огромный местный огурец килограмм семь, две тыквы, лимоны и другие фрукты на килограмма на три или пять, рюкзак со своими вещами; и привез мне вязанку из пяти ананасов, каждый из которых под два килограмма (он предлагал привезти десять штук, но мне было неловко просить его везти для меня такое количество: сам бы я едва ли взял с собой больше двух). А когда он зашел на шамбу, он попросил час отдохнуть, потому что этой ночью ему не удалось поспать! Я слышал, что местные с уважением относятся к его выносливости: нашему другу Акелло из деревни, расположенной в высоко горах, иногда приходится подниматься домой и спускаться обратно три раза за день. С Лео они поднимаются на равных, причем Акелло обычно не берет с собой никаких рюкзаков, в отличие от Лео.
На третий-четвертый день у меня заметно обострилось обоняние. Я неожиданно для себя стал ощущать запахи вареной картошки из соседнего селения метров так триста от нас или цветов на расстоянии десяти метров. Есть обычно совсем не хотелось, скорее было чувство легкого отравления, как бывает когда сьешь что-то очень несвежее, но без рвотных позывов. Это было ощущение скорее в крови, нежели в желудке. Я ел очень мало: апельсин утром, папайю к полудню, вторую папайю к обеду и третью папайю на ужин. Также вечером вместе с Лео съедал кусочек жирного авокадо и в течение дня периодически поглощал апельсины. Прочитав соответствующую литературу по переходу на фрукторианскую диету я полностью разобрался со способом питания, удобным для меня и стал следовать некоторым правилам, которые значительно облегчили мои ощущения. Первое правило, которое я вынес для себя – это режим питания. Согласно учебникам врачей, всю жизнь посвятившим изучению целебного голодания и правильного питания в принципе, питаться надо начинать с обеда. В полдень, для начинающих, можно сьесть один фрукт и если очень сильна привычка много есть – овощи через 20 минут. В идеальном случае – первая еда в обед и на пустой желудок для любого, кто вообще принимает какую-либо пищу. Вторая еда – до заката солнца или до 6 вечера. Такой график значительно упростил мое психологическое состояние, которое ранее постоянно терзалось назойливыми мыслями: “а может еще сьесть апельсинчик? Или папайку?”. И если кто-нибудь рядом начинал жевать, самому остановиться было уже невозможно: первый апельсин сразу провоцировал поедание второго уже через минут пять или десять. Спустя полчаса замечаешь, как жадно жуешь манго с бананом (как я очень любил в Тайланде), потом с кем-нибудь разделишь папайю. И таким образом можно провести весь день! Делая перерывы между едой в полчаса или даже меньше, ведь фрукты усваиваются очень быстро. С технической стороны в этом нет ничего плохого: я наблюдал за соседними коровами и лошадью – они могут жевать весь день, если у них будет такая возможность. Но такой образ жизни – абсолютная зависимость от еды. Чем-то заняться и сосредоточиться иногда просто невозможно: на заднем фоне мысли жужжат навязчивыми мухами, и я знаю случаи, когда оказавшись в городе с набором феерических запахов копченостей, специй и приправ, фруктоед бросается на это изобилие, попавшись в сети собственного ума, провоцировавшего его ранее беспорядочно наслаждаться апельсинчиком, после – бананом и сразу же манго. Второе очень важное правило, помимо соблюдения времени питания – это правило монодиеты. Как оказалось, это тоже значительно упростило мое новое положение и обстоятельства, в которых я оказался. Если до обеда у меня – мини-голодание, то в обед мне стоит съесть только один вид фруктов. Например папайи, как выяснилось, вполне хватает для полноценного сытного обеда. После обеда можно перекусить апельсином, но и это не обязательно. Очень важное правило любого здорового питания – не смешивать продукты вместе за один прием! Если уж и сильна привычка есть все подряд, можно подождать несколько минут и потом съесть следующий продукт. Еще Иисус Христос говорил: “не устраивайте в своем кишечнике зловонное болото”. Врачи советуют подключить разум и воображение и представить, как будет выглядеть обед, если смешать его в одной кастрюле. Иногда я с удовольствием кормил лошадь, пасущуюся рядом с участком и с интересом наблюдал как она питается: если вывалить перед ней все фрукты кучей и вперемешку, она никогда не будет есть, например, папайю, закусывая ее манго и одновременно бананом. Лошадь ест исключительно по-отдельности, более того, выбрав из кучи и съев всю папайю, она может поднять голову, осмотреться, фыркнуть, сделать едва заметный перерыв и продолжить, взявшись за следующий фрукт. Как говорят, так поступают все животные, кроме домашних – прирученных человеком.
Эти два простых правила значительно облегчили мое состояние. Как с психологической стороны, так и с физической. К своему счастью я заметил, как меня стали отпускать навязчивые мысли что-нибудь быстренько перекусить в перерывах между едой, и я стал уверенно идти к следующему очень важному шагу: голоданию в 24 часа.
Спустя несколько недель после моего пребывания стала созревать маракуйя, или passion fruit. Попробовав его впервые я обалдел от его вкуса: насыщенная кисло-сладкая мякоть внутри круглой плотной кожуры, величиной с яблоко. Это был взрыв моих вкусовых рецепторов. Я не мог понять, что именно меня в нем привлекает и, как одержимый, каждое утро искал на ветках едва созревшие плоды, чтобы сорвать их и жадно выпить эту густую желтую массу, смешанную с множеством мелких косточек. Все остальные фрукты померкли в моих глазах и на вкус. Однажды вечером я, съев одну маракуйю, не удержался и съел вторую, третью… потом очнулся только на седьмой, когда ее кислый вкус стал перебивать всю сладость фрукта, ради которой он мною поглощался. Секрет мне раскрыл на днях прилетевший итальянец, очень продвинутый фрукторианец с многолетним стажем из Милана. Мы разговаривали о фруктах, я практиковал свой итальянский, рядом со мной, конечно, лежали уже заготовленные штук пять спелых маракуй, и я предложил ему попробовать это чудо, удивившись тому, что он не знаком с этим фруктом и не испытывает к нему никакого интереса. Тот надрезал верхушку, приоткрыл и осторожно попробовал густую мякоть на язык. Я приготовился ликовать, предвкушая его ко мне благодарность за устранение такого досадного упущения в его фрукторианском опыте, но итальянец, поморщившись, отложил маракуйю в сторону со словами: “я такое не ем”. Я был обескуражен. Тот день стал важным для меня в понимании еще одной тонкости во всех существующих фруктах на этой земле. Итальянец Люкас был действительно теоретически хорошо продвинут в области фруктов и рассказал мне, что, оказывается, есть фрукты для людей, а есть и для разных видов животных. Все дело в том, что в организме человека поддерживается гармония между кислотным и щелочным балансом. Преобладание кислотности у человека ведет ко многим болезням. Более того, “закисленный” человек более агрессивен, вспыльчив и нервен – это легко проверяется тестированием его мочи: Люкас извлек из своего рюкзака тоненький бумажный рулончик и показал таблицу соответствия цветов: кислота – норма – щелочь. После, например, медитации, тест покажет щелочь, это спокойствие; после гнева – кислотность. У больных раком кислотность показывает максимум. Кислотность, скорее – показатель болезненности или неуравновешенного способа питания. Лео скажет мне спустя некоторое время, что Люкас между делом сказал ему: “когда я впервые увидел Романа, то сразу увидел что он закислен…”. До появления итальянца я много дней поедал в основном кислотосодержащие фрукты, забыв обо всех других, например о папайе с ее менее выраженным нежным вкусом. Все фрукты являются или кислотосодержащими или щелочными. Это не значит, что кислотные фрукты есть нельзя, просто поедая их человек повышает собственную кислотность, что неестественно для его организма. Оптимальный фрукт для человека – нейтральный, которым является яблоко. Папайя, растущая в саду в огромных количествах – тоже очень близка к оптимальному. Лекция итальянца длилась около часа и велась на итальянском языке. Позже подключился Лео, который не поглощал маракуйю, растущую в его же саду, но Лео не увлекался ей чисто из интуитивных соображений, имея богатый практический опыт и тонкий вкус к фруктам. Итальянец, видя мой энтузиазм и увлеченность, взялся за мой рацион и спустя двое суток мой тест показывал “нормальные” результаты. Нами были проанализированы все фрукты, имеющиеся в нашем распоряжении и к моему потенциальному рациону прибавилась моя любимая тыква (щелочной фрукт) а также овощи типа помидор и огурцов, шпината и еще чего-то, чего я уже не стал брать во внимание и ограничился одной папайей, которая заменила мне всё перечисленное. Папайя в саду у Лео была воистину прекрасна своей сладостью и тончайшим вкусом, который раскрывался мне с каждым новым днем перехода на фрукторианство. Апельсины были мною забыты, также как и ранее – я их никогда не любил и не ел. С маракуйей моя близкая дружба закончилась, я иногда позволял себе одну самую спелую и сладкую штуку в день. Что касается лошади – она не ест кислотные фрукты. Даже очистив полностью апельсин от горькой кожуры и предложив ей его со своей ладони, к которой она так тянулась в надежде получить что-то вкусное, я увидел, как лошадь буквально выплюнула эти апельсиновые дольки, недовольно зафыркав. От маракуйи же она отвернулась, даже не притронувшись губами.
“Так что же такого привлекательного было в маракуйе?” спросил я у Люки. Оказалось, все дело в уме, который возбуждается от кислоты как bambino (ребенок – итал.), просящий вредный леденец: рецепторы возбуждаются и этим привлекается внимание. Уму нравится, когда его развлекают, будь то американские горки, мелькающие цветные картинки или кисло-сладкие конфетки. Бывает так, что ум разбалован яркими раздражителями и ему уже сложно уловить тонкий вкус, который зачастую и является близким к естественному для человека восприятию.
Таким образом, я постепенно и осознанно переходил на монодиету, получая все большее удовольствие и приходя к большей гармонии, чувствуя свое тело. Спустя несколько дней я увидел несколько прекрасных наиспелейших маракуй, упавших с дерева. Видимо, наступало самое лучшее время для их роста и зрелости. Я не удержался, поднял их, надрезал одну и осторожно и медленно выпил эту желтую спелую сладко-кислотную мякоть, внимательно наблюдая за ощущениями внутри. Это была самая спелая маракуйя, которую я пробовал в саду у Лео: кислота за насыщенной сладостью вовсе не чувствовалась. Надрезав вторую – не допил, уже чувствуя очень легкое ощущение изжоги в желудке. Чувство закисленности внутри длилось около часа и хотелось его закусить. Через час я насладился нежным вкусом папайи, но ощущение кислоты сопровождало меня еще в течение полудня. Так я объяснил своему bambino что такое хорошо и что такое плохо. 🙂
Часть IV
За пределами шамбы.
Спустя неделю проживания на шамбе я впервые вышел в деревню. До этого я видел местных жителей, попадавшихся мне по пути на гору или с горы на каменистой окружной дороге. Я также проходил мимо нескольких глиняных хижин, стоящих недалеко от нашей шамбы в метрах трехста. Но меня интересовало как выглядит ближайшая местная деревня, этакий центр, где можно приобрести мелкие незамысловатые товары бытовой необходимости, откуда отправлялась лодка в сторону материка и куда она с него причаливала. У меня был повод: надо было купить немного мелкой рыбы для Фалькона – птенца сокола, выпавшего из гнезда на землю, которого подобрал Лео. Это был едва родившийся птенец еще с пухом на голове, спине и других частях еще слабого тела но уже с мощным клювом и хищным взглядом. Первые дни он почти не держал своей головы и все лежал в корзине, не способный даже подняться на уже когтистые лапы. Кормили мы его сухой мелкой рыбешкой, величиной с полмизинца, которую принесли испанцы из деревни. Испанцы улетели, и я пошел за мальками сам: как-никак, интересно было узнать что и как происходит вокруг на этом острове, и что из себя представляет местная деревня – поселковый центр. Сил тогда у меня было еще очень мало, и я вышел медленной неспешной походкой, взяв с собой несколько апельсинов и мелких местных денег, расчитывая купить мальков птенцу и себе помидоров для гастрономического разнообразия, которые на шамбе не росли: их никто не поливал и никто ими не интересовался. Единственная Лара выращивала у себя помидоры, но она скоропостижно уехала на следующее утро после знакомства, успев рассказать мне, как обезьяны воруют ее помидоры по ночам, надкусывая и бросая их на землю.
Через минут двадцать очень медленной прогулки по окружной дороге, подкрепившись по пути апельсином, я перешел ручей по мостику из кривых тостых веток и увидел впереди деревню. Это были одноэтажные дома со стенами из тонких гофрированных металлических листов с отверстиями для входа и окон. На многих окнах были металлические прутья в виде решетки. Вход в деревню начинался с огромного пустыря, величиной с футбольное поле, на который я и вышел плетущейся походкой. По сторонам пустыря стояли дома а по пустырю бродили непривязанные козы и коровы, вместе с ними суетливо носились курицы и лениво бродили собаки. На земле были расстелены огромные рыболовные сети, на которых сушилась мелкая рыбешка, ради которой я здесь и появился. Пройдя четверть пустыря, я был обнаружен детворой, которая, подбежав, окружила меня с криками “Мдзунгу! Мдзунгу! Хау а ю!” Чернокожие женщины молчаливо провожали меня взглядом и продолжали свою домашнюю работу: плавно двигаясь, что-то заносили в дом, стирали мелкое белье в тазах или мыли в них посуду, что-то резали, что-то колотили – деревенская жизнь била ключом. Назойливая детвора с криками сопровождала меня через весь пустырь. Сил отвечать им “Айм окей” уже не было: каждый черный пацаненок норовил спросить меня как дела и каждый ожидал персонального ответа. Некоторые очень хотели пожать мне руку и самые смелые, подбежав, едва дотрагивались, и смущенно отпрыгивали, наблюдая за моей реакцией. Пустырь был позади и я поспешил скрыться в узких кривых улочках среди одноэтажных домов. На утоптанной земле вдоль домов стояли редкие открытые прилавки с рыбой разного размера. Повсюду, начиная с пустыря стоял устойчивый но приятный запах свежей рыбы. Я уже отметил для себя где я могу приобрести пакетик сухих мальков для нашего молодого сокола, но решил посмотреть окрестности деревни. Всю деревню я обошел за несколько минут и вышел к причалу, у которого в разнобой на берегу валялись длинные метров пять-семь деревянные лодки, красочно исписанные именами типа Luisa, Saint Bob, Jesus с изображением лохматых чернокожих типа Боба Марли. У воды женщины стирали с мылом одежду, рядом голышом плескалась и мылась детвора. Ко мне подходили мужчины, здоровались за руку, улыбаясь, спрашивали как дела и что я ищу, называли свои имена и с явным удовольствием рассказывали о себе какие-то сущие пустяки. Стоило мне сказать, что я ищу “Омено” (рыба – на суахили), как они оживленно, трогая меня за плечо направляли обратно к рыбным лавкам. Я пошел обратно, отказываясь от помощи и проходя мимо деревянных магазинчиков с бытовыми товарами (мыло, порошок, соль, жевачка, сосательные конфеты на палочке (наверное, Чупа-Чупс по-русски), вода в бутылках, карточки для пополнения баланса на мобильном и прочее). У некоторых домов рядом в глиняном круглом мангале местные жарили кукурузные лепешки, бросая в сковородку с кипящим маслом круглые кусочки белого теста и, сидя вокруг мангала, всем семейством наблюдали за превращением белой муки в румяный золотистый бублик. Передо мной появилось знакомое черное лицо, расплывшееся в радостной улыбке: Хабари гани!? (“Как дела? – суахили). Я запомнил этого парня – он был одним из первых, кого я встретил на окружной дороге в первый день, когда спускался один с горы, где выходил в интернет. Его имя мне тоже запомнилось: Умоги, которое очень похоже на русское “убогий”. Кенийские имена я часто находил забавными. Многие из них взяты от фамилий известных людей, например, один парень гордо мне представился однажды: мое имя – Кеннеди, как звали американского президента! Одного парня звали Никсоном. Или вот, например, Андерсон – чьей фамилией воодушевишись родители, дав моему приятелю из Найроби такое имя? Некоторые запоминаются легко: Окелло сразу запомнился по ассоциации с Отелло. Но большинство имен постоянно приходится переспрашивать и при следующей встрече, если имя ассоциативно не закрепилось сразу, вспомнить его уже почти невозможно.
Не найдя в продаже помидоры, и выбрав с сетки на земле сухих мальков, я медленно побрел обратно. Детвора с шумом провожала меня через весь пустырь до самого ручья с мостиком из кривых веток, после которого я передохнул, заправившись парочкой апельсинов и медленно двинулся в сторону шамбы.
Через неделю мне снова предстояло выехать. Очень хотелось побывать на далекой шамбе на горе, где растут манговые деревья. Та шамба была тем местом, куда отправлялись самые отчаянные смельчаки, желающие или голодать без воды, или остаться в полнейшем одиночестве среди деревьев и отсутствии всякого быта, или также поработать на земле – работы там было достаточно, так как никого, кто бы следил за происходящим на далекой шамбе не было и та быстро зарастала кустами и травой. Единственная маленькая хижина на одного человека, немного молодых папай и других фруктовых деревьев, посаженных сравнительно недавно – результат работы тех немногих, кто отправлялся туда поработать и поразмышлять о жизни в одиночестве.
Если на первой шамбе постоянно плодоносили уже сотня папай и другие фрукты, то на второй кроме старых манговых деревьев еще не росло ничего. Сезон манго – два раза в год, и если оказаться в межсезонье, то, пребывание там естественным образом будет сопровождаться голоданием, чем можно прекрасно воспользоваться, если правильно подготовиться как физически, так и психологически: лечебное голодание легче переносится в одиночестве, на природе и при отсутствии отвлекающих факторов типа: магазины с продуктами, запахи пищи и жующие лица. До ближайшей деревни – полчаса вниз по крутой каменистой дороге сквозь лесные заросли к озеру, где можно приобрести еду и фрукты. Местных рядом в радиусе многих километров почти не встретишь. Вокруг – непроходимые леса да маленькие поля, засаженнные кукурузой и тростниковым сахаром. Прекрасное место для уединения, отдыха и лечебного голодания.
Я выплыл на лодке ранним утром. Деревянная лодка с прикрепленным мотором сзади – местный общественный транспорт, который соединяет местных жителей с материком, с несколькими соседними островами и с десятком деревушек, разбросанных на этих островах. Сзади у мотора сидит рулевой, второй парень – продавец билетов, ловко двигаясь среди десятка-два пассажиров, сумок, мешков, ящиков и другого багажа собирает деньги за проезд. Народу забивается много – почти полная лодка. Перевозят множество всего: фрукты на рынок, яйца в картонных коробках (как в России), хлеб, упакованный в пакеты, муку, палки тростникового сахара, деревянные доски, куриц в руках, коз и коров, которых неуклюже выбрасывают в воду на берегу (когда лодка причаливает к берегу, то часто и самому приходится прыгать по колено в воду, спускаясь с носа лодки по железной лестнице, если деревянный причал занят или просто отсутствует).
Пассажиры – люди разные. Это могут быть гибкие женщины с грудным ребенком наперевес, которого могут передать дальше, пока сами перепрыгнув через борт лодки, тюки и сумки, пробравшись сквозь сидящих, не займут свое место. Мне довелось перехватить маленькую черную девочку и посадить ее себе на колени, пока ее молодая мама не устроилась на скамейке напротив и весело не наболталась с соседкой сбоку, когда вся лодка, смеясь и улыбаясь, глядела на ее радостную дочь на коленях у мдзунгу. Обязательно попадутся важные пожилые люди в костюмах очень старомодного фасона, сидящих не по размеру на худом теле и с широким воротом на тонкой черной шее. Некоторые кто помоложе любят носить в руках радиоприемники, какие я видел в далеком детстве в Советском Союзе: рядом со мной сидел человек лет сорока, бережно держа такой раритет, из черной пластмассы потрепанный и очень старый, видимо, много лет назад отправленный за ненадобностью из европейской страны в страны Африки. Такие приемники я видел в нашей соседней деревне на рынке, кучей вываленных на полу на развале для продажи и в руках довольной молодежи, шагающей по дороге вокруг деревни под бодрую кенийскую музыку в стиле рэгги с громкими подпевами и сильными ударными. Молодежь в лодке любит включить музыку на мобильном телефоне, заглушив шум двигателя сзади и плеск волн спереди.
Загруженная лодка быстро разрезала волны. Я наблюдал за пейзажем вдоль берега: зеленый массив, холмы и горы к центру острова, редкие домики и поселки среди зелени, единственный дорогой отель с красивыми деревянными домиками и пляжем, несколько домов из камня в виде остроконечных средневековых башен, деревянные пирсы для причала лодок – все это успокаивало и вызывало умиротворение.
Минут сорок лодка плыла вдоль берега острова, причаливала в нескольких местах, собирала сонных пассажиров и багаж и вскоре уткнулась в песок дна на моей остановке, где я выпрыгнул. Здесь на пирсе я должен был созвониться и встретиться с парнем, что должен был проводить меня до шамбы в горах, одновременно показав мне и окрестности. Я не спеша прошелся вдоль раскиданных вдоль берега длинных деревянных лодок. Никто ко мне подходил, лишь проходящие мимо, занятые своими ежедневными утренними делами мельком поглядывали на мдзунгу. Телефон парня был вне зоны действия сети. Поднималось утреннее солнце и становилось тепло и комфортно. Я присел у двери на деревянную ступеньку одноэтажного домика на пирсе, и, греясь на солнце стал ждать. Спешить было некуда. Сил у меня было мало: переход на питание фруктами проходит долго и сопровождается периодическим упадком сил. У каждого по-своему, в зависимости от чистоты организма. На солнце находиться в таком состоянии очень приятно, так как солнце – очень хороший очиститель для любого состояния, что успакаивает и расслабляет. Идти никуда не хотелось. Я неспеша и с большим удовольствием съел апельсин, потом половину морковки и позже кусочек тыквы, что взял с собой в легкой сумке. Так, зажмурившись и растаяв под утренними лучами я просидел час и стал звонить снова. Как выяснилось, это был выходной и в этот же день в этой деревне отмечали похороны и, как здесь водится, много народу празднуют такое событие. Видимо, умерший был большим известным человеком – несколько любопытных, что подходили ко мне, предлагали тоже посетить похороны, и мой проводник, выйдя на связь, сообщил мне, что задерживается на пару часов.
После телефонного звонка я встал со ступенек и решил прогуляться по деревне: у меня в распоряжении было два часа. Местные озабоченно проносили мимо рыбу, приплывали и уплывали рыбаки на небольших деревянных лодках, рядом организовалась торговля пластмассовыми и металлическими тазами, тарелками и кружками, также рядом беззаботно сидели и смотрели то вдаль то друг на друга местные зеваки и бездельники. Открылся офис, на ступеньках которого я сидел и народу вокруг стало больше. Я прошелся вглубь деревни, уткнувшись в типичный маленький магазинчик и купил питьевой воды. Рядом продавали сушеную кукурузу, помидоры, муку, рассыпанные на полу белые легкие камешки – касава, которую, видимо, варят до образования каши. Снова мне по пути попадались разбросанные на земле сетки с мальками, сушившиеся на солнце и там же с ними большие куски рыбы, и все это сопровождалось свежим рыбным запахом. Через несколько минут я вышел за пределы деревни и оказался на грунтовой дороге, вдоль которой побрел, чтобы найти поляну и прилечь на солнце. Увидев зеленый холм, заросший по бокам кустами, я свернул с дороги, поднялся, нашел укромное место и завалился на траву. Так я лежал около получаса, не сняв ни сумки, ни обуви, ни куртки без рукавов, в которой становилось уже жарко. Вокруг стрекотала живность, внизу по дороге шли редкие люди, мычали домашние животные, сверху и рядом пролетали и стрекотали огромные соколы и другие птицы, ветер периодически приносил запах травы и полевых цветов. В состоянии блаженства и спокойствия я стал засыпать.
Проснулся я от блеяния козы. Открыв глаза, я увидел молодую козу с маленьким козленком. Коза стояла в трех метрах от меня и, застыв, смотрела на меня своим неподвижным магнетическии взглядом, раз в несколько минут вдруг неожиданно начиная по-козлиному блеять, будто что-то у меня спрашивая. Я снял с плеча сумку, снял обувь и куртку и лег снова. Сон ушел. Спустя несколько минут ушли и коза с козленком. Под прямыми солнечными лучами становилось жарко. Я накрыл лицо курткой.
На холме появилась молодая женщина, шедшая по тропинке. На голове она несла какие-то вещи, поддерживая их рукой. Увидев меня, она заулыбалась, поздоровалась и позвала меня: Ты чего здесь лежишь на солнце? Идем ко мне домой, там прохладно! Мой дом вот он! – она указала на стоящий недалеко деревянный дом за забором из кривых веток.
– Хм, твой дом? – переспросил я.
– Да, да – радостно подтвердила она, указывая на дом взглядом – Это мой дом! Пойдем!
– А почему бы и нет? – подумал я, медленно поднялся, собрался, обулся и последовал за ней. Я зашел за ней в одноэтажное помещение из деревянных досок, стены которого были обиты тонким гофрированным металлическим листом. Внутри было действительно прохладно и свежо. Зайдя внутрь я оказался в гостиной, где на земляном полу стояли большой мягкий матерчатый диван, низкий столик и по бокам несколько громоздких мягких матерчатых кресла. Женщина указала мне на диван и сама через минуту села в кресло напротив. Я с удовольствием уселся на диване, разморенный на солнце, обессилевший и с периодическим потемнением в глазах и головокружениями. Хотелось прилечь и молчать, говорить совсем не хотелось. Кроме гостиной в просторном доме было еще две комнаты, вход в которые был занавешен светлой материей. Одна из них выглядела как спальня, другая – как комната то ли для гостей, то ли хранения вещей и была почти пустой. Гостиная выглядела гостеприимно за счет мягкой мебели, стоящей в центре комнаты на утоптанном земляно-глиняном полу. Стены гостиной были завешаны легкой полупрозрачной белой тканью, на стене также висело несколько плакатов: большой цветной глянцевый плакат “Top fashion” с изображением множества чернокожих девушек в разнообразных пестрых платьях, на другой – цветной глянцевый плакат с изображением классического светловолосого Иисуса Христа с большой подписью JESUS. В одной руке Иисус держал пастушечью плетку, в другой – за две передних ноги держал, перебросив через плечо молодого барашка. Внизу мелкими буквами было написано: “The Lord is my Shepherd, I shall not want”, смысл чего мною так и остался непонятым. Поверх плаката скосившись, висело чье-то детское фото в рамке, закрывая правый глаз Иисуса. По углам гостинной стояли большие пластиковые бутылки для воды, у одной стен стоял маленький шкаф, за стеклянной дверцей которого хранились тарелки, чашки и другая посуда. На шкафу стоял старый маленький ламповый телевизор.
Женщина представилась именем типа Розалины. Разговаривая со мной, она постоянно широко улыбалась счастливой улыбкой. Я отвечал ей тем же, рассказывая о себе, что я здесь делаю, зачем приехал в их деревню и почему уехал из своей страны к ним.
– Ты не ешь мясо? У вас в стране не едят курицу, корову и козлятину? – удивлялась она.
– У нас в стране едят все, просто я приехал сюда есть одни только фрукты, чтобы почистить тело – в большие подробности о причинах перехода на фруктоедение я вдаваться не хотел. Я рассказал ей про то, как в моей стране едят и рис и картошку, и морковку и яблоки и другие овощи и фрукты, пьют водку и вино и ни в чем себе не отказывают.
– Ты ешь касаву? – спросила она оживившись. Я не знал что это такое. Через минуту она исчезла за дверью дома, но в этот момент появилась другая женщина с годовалым голым пацаненком на руках. На входе Розалина успела нас представить: – Это моя родственница – жена моего брата. Я приехала к брату погостить на несколько дней, пока мой муж уехал ловить рыбу. – и исчезла в дверях. Вторая женщина села во второе громоздкое кресло и улыбнулась, глядя на меня. Я приветливо ей кивнул. Пацаненок смирно сидел у нее на коленях, иногда посматривал на меня черными глазами и прижимался к матери. На него не было надето никаких памперсов, женщина не сюсюкала с ним, и от этого малыш казался значительно взрослее своего возраста, не суетился и не дергал мать, не делал лишних движений и вел себя очень естественно, часто глядя мне в глаза долгим взглядом. Мать тоже молчала, улыбаясь и спокойно сидя в большом кресле.
Появилась Розалина. Я озирался по сторонам, изучая быт и образ жизни проживающих в этом доме. Когда мой взгляд остановился на телевизоре, Розалина встала и его включила. По кенийскому ТВ демонстрировали национальный праздник: флаги, цветы, речь президента и много счастливого народу на фоне освещенных солнцем улиц.
– День Независимости Кении – пояснила Розалина.
На экране появился первый президент Кении Джомо Кенньяти: бородатый с круглым лицом черный важный мужчина в хорошем костюме, точно такой же, каким я видел его на кенийских шиллингах. Кенньяти стоял в окружении цветов и людей и торжественно говорил перед камерой речь: Мы, народ Афр… – вдруг, запнувшись, поправился: – народ Кении, гордимся тем, что стали независимыми… Потом на экране появился гроб, окруженный множеством людей, озабоченные лица, водитель, читающий в машине газету, где сквозь открытое окно машины отчетливо был виден заголовок: “Ушел друг”.
Я спросил у Розалины: – А кто ушел?
– Кенньяти, президент, он умер – ответила она. Мы все втроем смотрели в телевизор.
Потом демонстрировали парад: бойкий очень подвижный генерал, пружинистой походкой с саблей в руке полубегом быстро шагал вдоль длинной шеренги замерших солдат. Проскочив весь строй, резко повернулся, прошел еще немного, резко остановился, подпрыгнул на месте, развернулся и снова подпрыгнув, замер. После – на экране появились парень с микрофоном в руке и девушка, говорящие о празднике, о прекрасной жизни и о развитии страны.
Розалина вышла из дома и вскоре появилась с большой тарелкой в руках, которую поставила передо мной на столе: – Это касава – сказала она улыбаясь. – Ты пьешь чай?
Я оказался в затруднительном положении: горячей вареной еды я уже давно не ел. Три недели. Буквально вчера я сказал Лео, что так привык к фруктам, что уже не смогу есть “варёнку”, и вот испытание – передо мной полная тарелка вареной типа картошки, от которой соблазнительно исходил пар. Касава – местное блюдо, варится как картошка в России, и по составу – та же картошка, только с меньшим содержанием крахмала, чуть более плотная и волокнистая. Розалина поставила рядом большой термос с черным чаем, настоявшимся сразу с молоком и тарелку с сахаром: – Нальешь чай сам, сколько хочешь – и, сама взяв кружку, налила себе до краев. Вторая женщина последовала ее примеру. Тарелка с касавой стояла передо мной.
Я аккуратно взял вилку, медленно наколол кусочек касавы и попробовал на вкус, долго разжевывая. Ощущение горячей пищи меня поразило. Во-первых я сразу почувствовал явный вкус соли, которой было немного, но после фруктов ее вкус казался чем-то новым и я даже удивился. Во-вторых еда была близка к горячей, что было очень непривычно и от этого вкус сильно усиливался: чувствовалась и фактура картошки и ее тонкий запах прямо во рту, что меня снова удивило: фрукты мы ели всегда прохладными и на ветке они всегда более низкой температуры чем окружающий воздух. Горячая касава таяла во рту, вызывая обильное слюноотделение, усиленное солью. Но сделав глоток и, проглотив касаву, внутри желудка я почувствовал странное ощущение чего-то неестественного. Фрукты усваивались быстро и легко, касава была явно более тяжелой пищей и остановилась внутри, будто отказываясь перевариваться дальше. Я медленно прожевал и проглотил еще несколько кусочков. Это было действительно очень вкусно, если быть честным с самим собой. Просто вареная картошка с солью. Спустя минуту вдруг навалилось сонное состояние: ясность ума исчезла, тело расслабилось и стало почему-то веселее и беззаботнее. Это было похоже как в молодости мы старшеклассниками, выпив первый стакан красного винца, расслаблялись, веселели и начинали шутить и много разговаривать. Проглотив три больших кусочка касавы, я вальяжно развалился на диване и стал бойко рассказывать о себе и заметно более жестикулируя, стал шутить и смеяться. До этого я скромно сидел с выпрямленной спиной и говорил немного. Налил себе четверть кружки чаю без сахара, но, попробовав, ощутил горький вкус листьев чая, который мне явно не понравился. Я добавил сахару и вкус сразу изменился и захотелось выпить еще: я налил еще полкружки и положил еще сахару. Фруктоза во фруктах не дает столь резкого эффекта бодрости как чистый сахар: физическое состояние изменилось после горячей пищи почти мгновенно. Наступила пьяная сытость.
Розалина принесла один авокадо и положила передо мной. Я не совсем знал как его разделывать и предоставил это ей сделать самой. Я больше совсем не хотел есть. Пища плотно сидела внутри желудка. Розалина отрезала несколько тонких кусочков авокадо и положила их на тарелку, придвинув ее ко мне. Я взял один кусочек с твердой уверенностью что это последнее, что осилю за эту трапезу.
Розалина продолжила, улыбаясь – Когда снова будешь в нашей деревне, обязательно заходи к нам в дом!
– О спасибо! С радостью увижусь со всеми вами снова!
– Меня ты увидишь уже только на небесах! – ответила она.
– Почему же? – меня удивил такой ответ.
– Завтра я уезжаю обратно на материк к своему мужу, но ты все равно приходи! Тебя встретит мой брат или его жена. – она указала на молчаливо улыбающуюся вторую женщину с ребенком.
– Обязательно зайду! Принесу с собой фруктов, ведь я фрукторианец – с благодарностью ответил я.
Мне пора было собираться – я поглядывал на часы на стене. В этот момент в дверях появилась старушка. Она медленно шла в мою сторону, протянув руку приветствия и я встал, чтобы ее поприветствовать в ответ.
– Моя бабушка – представила нас Розалина – Она ничего не слышит и тебя не понимает.
Старушка медленно присела на краешек дивана и, по-доброму улыбаясь, пристально меня рассматривала. Я стал направляться к двери, благодаря всех за гостеприимство. Старушка интересовалась у Розалины откуда я и как меня зовут. Я вежливо ответил на все ее вопросы и, снова попрощавщись, не спеша вышел на улицу. С чувством легкого винного опьянения я спустился к дороге и легкой походкой зашагал в сторону деревни на встречу со своим неизвестным приятелем – проводником на этой новой местности.
Придя на пирс, я сел на деревянную лавку в тени, расслабился и стал ждать. Местная детвора, меняясь, стояла рядом со мной, все повторяя: мдзунгу, мдзунгу, хау а ю. Каждому хотелось получить от меня ответ. Отвечать не хотелось, я сидел, отключившись от происходящего вокруг. Телефон проводника был выключен. Меня почему-то это мало заботило. Спустя полчаса я понял, что встреча не состоится – время подходило к полудню, куда-либо направляться снова уже было довольно поздно, разумнее было выяснить как добраться обратно, и я встал, прошелся, спрашивая всех подряд какая лодка и когда отправляется в мою деревню. Местные, развалившись на лавках, охотно мне все объяснили. У меня был час или чуть больше до прихода лодки. Я снова сел, наблюдая за местными жителями.
Слева в метрах пяти от меня на деревянной лавочке разместился обувной мастер. Рядом с ним стоял радиоприемник, из которого играла тихая неопределенная музыка. На земляном полу вокруг него валялся весь его неприхотливый инструмент: отвертки, шило, нитки, подошвы, куски кожи и прочее. Рядом с ним на лавке невозмутимо сидела женщина, ожидая починки своего тапочка. Никто не спешил: ни мастер, ни женщина. Я разместился на другой лавке недалеко от окошка магазина бытовых и продовольственных товаров. Ко мне периодически подсаживались разные мужчины, спрашивали мое имя и из какой я страны. Я терпеливо объяснял и каждому старался ответить. Вскоре рядом со мной надолго подсел подвыпивший кениец лет сорока на вид. Его хмельной голос периодически менялся с шепота на громкие возгласы, чем привлекал внимание окружающих и особенно детворы. Я оказался в центре внимания. Пьяный обращался ко мне с вопросами и разными предложениями типа пойти вместе отобедать, прогуляться по деревне или хотя бы купить для меня фруктов на рынке. Местные искоса наблюдали за нашим диалогом. Дети с затаившимся интересом стояли вокруг и, умолкнув, глазели на пьянчужку и реакцию мдзунгу. “Проверка на выдержку” – подумал я и сохранял самообладание. Подвыпивший все настойчиво утверждал, что я японец, несмотря на мои протесты что я из России. Потом он долго просил меня взять его с собой в мою страну, на что я ответил ему согласием, и мы обменялись продолжительным рукопожатием. Наш диалог из повторяющихся фраз длился около получаса, кениец периодически вставал, исчезал из виду, появлялся снова и однажды исчез, не вернувшись и не попрощавшись. Но я снова встретил его пятнадцать минут спустя, когда решил пройтись, поднявшись с жесткой деревянной лавки, отдавив себе все возможные места, хоть и подложил вниз свою безрукавку. Я столкнулся с ним на узкой улочке, и он, обрадовавшись, предложил мне зайти в одно помещение, откуда звучала музыка. Я согласился, и мы оказались в просторном зале в одноэтажном деревянном доме, как всегда обитом тонким гофрированным металлическим листом. Помещение было темным, и в конце в верху был установлен телевизор, на экране которого демонстрировался видеоклип: неизвестная европейская поп-певица, танцуя, исполняла незатейливую песню под простой мотив. Этакая музыка восьмидесятых. Во мраке помещения я разглядел ряды деревянных лавок и пластиковые стулья. Народу было мало – человек двадцать безразлично смотрящих в экран, некоторые болтали друг с другом. Рядом с телевизором я увидел окошко, по другую сторону которого разместился магазин, где можно было приобрести напитки и простые закуски. Я пожал плечами, поблагодарил своего нового приятеля и вернулся на пирс, где сел на то же место.
Разглядывая местных чернокожих жителей я давно заметил одну особенность – все мужчины носят брюки. Я единственный среди окружающих был одет в шорты. Андерсон в Найроби и его родственники в доме – все в длинных брюках. Иногда в джинсах, но в основном – в брюках преимущественно темных цветов. Одежда местных – особое зрелище, часто привлекавшее мое внимание. Женщины носят пёстрые длинные платься из легкой материи – с этим все ясно и просто, красиво и экзотично. Красивая фигура – глазу приятно. Мужчины же – одеты в разношерстную одежду, надетую не по вкусу, без соблюдения каких-либо цветовых сочетаний и правил. Прохладным утром это может быть темная теплая куртка, огромного размера, раздутая и болтающаяся на худощавом теле. Днем – обычно это застиранная и растянутая вдоль и поперек футболка с обязательной надписью. Я пришел к выводу, что большая часть одежды отправляется в страны Африки из Европы и Америки. Это футболки каких-то школьных, баскетбольных, хоккейных, футбольных и прочих спортивных команд, закусочных, мастерских, супермаркетов, сообществ филателистов, дантистов, любителей природы, собак или лошадей… Конечно же футболки с рекламными надписями больших компаний типа: Samsung – Ragby team of Michigan, Ferrari, HONDA Motors, конечно же NOKIA или вот даже Football Club of Riga и много много других. Один раз я даже остановился, обомлев и, развернувшись обратно, догнал парня, чтобы прочесть на его застиранной футболке: “150 лет Российским Железным Дорогам: Транс-Сибирская Магистраль”. Лео рассказывал мне, как однажды один местный спросил немного денег у них с испанцем, и испанец ответил чернокожему: “А ты знаешь что за майка на тебе? Такая майка этого производителя в Испании стоит 70 евро! Или семь тысяч ваших шиллингов! Я точно это знаю!” Черный бедолага не мог поверить в такие стоимости, которых он, возможно, еще не держал единовременно в своих руках. Глядя на одежду довольных чернокожих, я невольно задумался: вот, например, едешь ли в московском метро, идешь ли по Тверской – и глазу не за что зацепиться: если и есть что на одежде прохожего или пассажира напротив в вагоне, так едва заметное Gucci, Armani, Brioni… А вот здесь, на чернокожих мускулистых плечах – как марки на конвертах, как расписание рейсов в аэропорту: весь мир как на ладони, все отрасли, содружества и братства! Смотри и расширяй свой кругозор!
Разглядывая местных, я вдруг почувствовал легкий запах сигаретного дыма. Показалось? Ведь еще ни разу в Кении я не видел курящего человека. Оглянувшись по сторонам, я увидел вальяжно развалившегося местного, медленно затягивающегося сигаретой. Обоняние в момент перехода на фрукторианство и вообще в процессе голодания невероятно обостряется. Это был первый курящий человек, попавшийся мне в этой стране. Видать, он курил единственную у него сигарету: долго, неспешно и с большим удовольствием. Чернокожий парень заметил мой любопытный взгляд, приподнял одну бровь, затянулся и знаком протянул мне сигарету: мол, затянись и ты! Я улыбнулся в ответ и отрицательно закачал головой, поблагодарив его взглядом за такую щедрость. Сигареты здесь, конечно, продаются, но по-штучно, не в пачках. Видимо, здесь в Кении не курят в таких количествах, как в развитых странах мира. “Давно я не курил” – мелькнуло в моей голове, и я представил одну затяжку, после чего, вспомнив ощущения, у меня неожиданно и резко возник явный рвотный рефлекс.
Мои внимание отвлек мужчина, везший тачку, из которой торчали кровавые ноги то ли огромной козы, то ли коровы. Красная туша из мяса подскакивала на земляных кочках. Перед въездом на территорию маленького асфальтированного рынка мужчина несколько раз с разбега пытался заехать на засфальтированную возвышенную платформу. Большой кусок мяса подпрыгивал в тачке, кровавые ноги размашисто болтались в разные стороны при каждой новой попытке преодолеть платформу. Сидящие рядом местные оживились, стали что-то кричать на суахили, смеяться и атмосфера вокруг наполнилась веселым хохотом. Мужчина в белом фартуке, сам умирая от смеха, едва взял эту высоту, буквально поймав подскочившую тушу обратно в тачку и бодро увез ее, исчезнув в одной из кирпичных помещений рынка.
Появилась моя лодка. Я провел половину дня в этой деревне. Остров с его обитателями стал мне значительно ближе и более знакомым. В этой деревне мне придется побывать еще много раз и я успею познакомиться со множеством ее жителей. Лодка везла меня обратно, и я чувствовал удовлетворение и спокойствие от проплывающего мимо зеленого пейзажа.
